ВОСЕМНАДЦАТЬ

ВОСЕМНАДЦАТЬ

Ветер веселый

И зол и рад.

Крутит подолы,

Прохожих косит,

Рвет, мнет и носит.

Это строки из поэмы А.Блока «Двенадцать», написанной в тысячу девятьсот восемнадцатом году.

Я пишу «Восемнадцать» в две тысячи двенадцатом году. Почти сто лет спустя. Не хочу, конечно, проводить параллелей между его «Двенадцатью» и моими «Восемнадцатью», но слова эти, похоже, и о нас.

«Ветер злой и весёлый» вырвал нас из родной земли ровно восемнадцать лет назад и перенёс на гостеприимную американскую почву.

Восемнадцать лет назад мы покинули «край родной, навек любимый» и переехали в другой мир. В наше время изменой это уже не считали, клейма не вешали и с работы не увольняли. 

Прощались бурно, по-русски. Лились песни, водка и слёзы. Коллеги немного завидовали, соседи слегка сожалели, друзья обещали скучать..

Удивительно, но мне никогда не приходило в голову описать свою иммиграцию. Будет ли это кому-то интересно. Ведь, у каждого своя иммиграция, и одинаковых судеб не существует. Когда-то я радовался, что на долю моего поколения не пришлось войн, репрессий, голода и погромов. 

Зато, мы попали в иммиграцию. Бесспорно, её не сравнить со смертельными испытаниями, выпавшими на долю наших родителей, но характер и стойкость человека иммиграция испытывает. 

Итак, первое декабря. Восемнадцать лет назад. 

Порывистый неожиданно тёплый ветер встретил нас в интернациональном терминале аэропорта Чикаго. Нас – это меня, ещё до конца не убеждённого в правильности принятого решения об отъезде. Нашего сына, убеждённого, что нам не следовало этого делать. Моей больной матери, у которой не было выбора.  

И, наконец, моей жене, которая сделала свой выбор много лет назад. Она поняла раньше всех, что надо «валить». Я же был глух и самонадеян. 

Какая Америка? Страна уже построила «развитой социализм», почти догнала Америку и стремительно двигалась в коммунистический рай под чутким руководством партии во главе с Политбюро, в свою очередь возглавляемым несгибаемым и верным ленинцем.

Праздничный стол расцветал деликатесами, в кранах часто появлялась горячая вода, водка мерцала в холодильнике. Благодаря ей же моя инженерная работа превратилась в непрерывный праздник. О возможном заражении нуклидами нам напоминали только лекции по гражданской обороне, фантики от конфет «Радий» и плодовое-ягодное вино “Лучистое”.

Наши родители были ещё молоды. Мы устроили наших детей в дошкольные учрехдения, где они пели, танцевали и злостно нарушали дисциплину. Нам никогда не было скучно, вокруг всегда были друзья и соседи, которые, не стесняясь, приходили в гости без предупреждения или звонка по телефону.

Мы играли в теннис и, оглядываясь, рассказывали политические анекдоты. Отдыхали в Прибалтике, кричали «ура» на праздничных демонстрациях и пели народные песни похмельным новогодним утром. Носили ондатровые шапки и на Новый Год пили армянский коньяк.

 Мы радовались чешским туфлям и пахли французской туалетной водой. В сумочках наших жён лежали  “Клима” и двух-этажная “Пупа”, дублёнки перестали радовать их воображение и стали повседневной реальностью.

И никого не волновало то, что мы использовали газету не только для чтения . Или то, что любительскую колбасу не хотели есть наши коты.  Мы были счастливы, когда при розыгрышах дефицитов на работе нам доставались «Сказки народов мира» или джинсовая куртка. Её можно было легко выменять на килограмм молочных сосикок и бутылку «Зубровки».

Мы вместе с другими членами общества автолюбителей, осознавая свою избранность, подолгу стояли в служебных коридорах. Темой обсуждения были проблемы защиты от злоумышленников зеркал наружного вида и колпаков на колёсах.

Вид у нас был торжественный и заговорщицкий. Мы опасались утечки информации. 

У нашего поколения был кров над головой, квашеная капуста на балконе и варенье в антресолях. У наиболее практичных там же хранилась небольшая канистра с ворованым спиртом. Разве всего этого мало? Особенно, сравнивая с послевоенным временем, которое ещё помнили многие. 

Забыл сказать о берёзках, шашлыках и рыбалке, воспоминания о которых должны были бы нас замучить в иммиграции. Впоследствии оказалось, что в Америке есть и то, и другое, и третье.

Ножиданно в конце шестидесятых – начале семидесятых, в нашем здоровом обществе появились отказники и сионисты. Они были целеустремлены и бескомпромисны. Тех, кто не разделял их взглядов, им следовало убедить. В случае неудачи – уничтожить.

Как всегда, о сионизме  наиболее объективно высказалась Большая Советская энциклопедия, назвав его наиболее реакционной разновидностью еврейского национализма, получившего значительное распространение в 20 в. среди еврейского населения капиталистических стран. 

Основное содержание современного сионизма авторы-энциклопедисты видели в воинствующем шовинизме, расизме, антикоммунизме и антисоветизме.

Не больше и не меньше. А если они против нас, следовательно, они – наши враги. А писатели-диссиденты Синявский, Гинзбург и Даниель – их передовой антисоветский отряд. И я вместе со всеми тянул руку вверх, осуждая их враждебную деятельность.

В семидесятые со мной работал конструктор второй категории Володя Пикулин. Посланник Сиона. Он был высок и худ. Бледное и, как мне поначалу казалось, одухотворённое лицо обрамляла чёрная курчавая борода. Образ такого хасида-революционера  Так мне тогда казалось.

Говарил он тихо и убедительно. Часто делал многозначительные паузы, сопел и вздымал густые брови. Объяснял преимущество жизни в кибуцах и высокую нравственность израильского общества. Пикулин всегда был одет в тёмное, кроме того от него исходил неприятный запах плесени. Он постоянно оглаживал бороду, которой, по-видимому, очень гордился. 

За недолгое время работы в нашем КБ Пикулин пытался идейно охмурить  несознательных сотрудников и сотрудниц.. А работы было много. Процентов двадцать общего количества сотрудников в конструкторских организациях приходилось на потенциальных «расистов и шовинистов».

Было забавно наблюдать, как в обеденный перерыв обсуждали новости с Ближнего Востока: Бронштейн, Бурштейн, Беренштейн и Берштейн. Немного поотдаль шептались инженеры Эпштейн и Вайнштейн. Недавно уехал на историческую родину парторг Штейн.

Я часто видел Пикулина, вербующего «объекта», в тёмном коридоре, туалете, троллейбусе и даже на уборке картофеля. Не уверен, сопутствовал ли ему идеологический успех, но переспать с некоторыми вербуемыми ему удалось точно. Такая информация, обычно, долго в тайне не держится. 

Меня убедить ему никак не удавалось. Он терял терпение уже к середине обеденного перерыва, называл меня блядским коммунистом и обещал лично расстрелять из «шмайссера», когда придут «наши». Кто «наши» -  он не уточнял.

  Как часто бывает, впоследствии образ этого единственного в моей жизни воинствующего сиониста для меня олицетворял всех освободителей от  тоталитарного ига. С бородой, автоматическим карабином системы «Шмайссер» и тяжёлым болотным запахом. Стереотип мышления.

Вскоре Пикулин геройски эмигрировал в Израиль. Затем женился, переехал в Канаду. Быстро развёлся и успешно похоронил идеи репатриации.

Уже теперь я знаю много случаев, когда яростные последователи идей Теодора Герцля, забывали свои убеждения и уезжали в места, далёкие от горы Сион. Чисто материальные соображения брали верх. По всей видимости, сионизм был для многих лишь средством выражения протеста и стремлением к свободе.

Или освобождению.

Меня же свобода интересовала меньше. Моему успешному движению по жизни, начиная от школьной скамьи и заканчивая повышениями по службе, никто не мешал. Чего же мне не хватало? Что гложило ?

Быть может чувство неполноценности, в котором я не хотел признаваться даже себе. Или  стыда за картавящих соплеменников, неловкость и сознание чужеродности на славянских празднованиях. Или желание уйти от разговоров на национальную тему и неестественно громкий смех, как реакция на еврейские анекдоты, рассказанные кем-то в незнакомых компаниях. Этим смехом как бы подчёркивалось моя преданность русскому народу и горячее отношение к интернационализму.

 Впрочем, я не придавал всему этому большого значения, зная чего натерпелись мои предки во враждебном окружении славян и римлян, мавров и германцев. Начиная со средних веков.

Клеймо изгоев, лежащее на моём народе, заставляло меня и подобных лишь терпеть и периодически жаловаться друг другу.

Хотя нет. Не думал я, не терпел и не жаловался. А чего жаловаться, если в холодильнике мерцает, друзей полон дом, а на работе любят и уважают. Весь мир скоро поймёт, где живётся весело и вольготно.А не поймёт…

     Мы на горе всем буржуям

     Мировой пожар раздуем,

     Мировой пожар в крови -

     Господи, благослови!

Тем временем высоконравственный маленький народ в лице «израильской военщины» за шесть дней разобрался с многочисленными потомками мавров. Каждый день приносил ошеломляющие новости.

Cоветский народ протестовал против агрессии, гневно осуждал и клеймил захватчиков. Отказ от участия в митинге солидарности с дружественными арабскими странами приравнивался к прогулу.

Лидер страны, по выражению С. Довлатова, “ с лицом оперного певца” часто упоминал страну-оккупанта, делая при этом ударение на последнем слоге. “Изра´иль”. В ресторанах запретили играть «Семь сорок». Стал популярным анекдот:

«Утром проснулся. По радио передают: израильтяне разбомбили Сирию. Умылся – они в долине Бекаа. Выпил кофе –  захватили Синай. Спускаюсь в метро – они уже здесь».

  

    «Сионистские щупальцы»  достигли и моего окружения. Наружные и внутренние органы власти смело приняли бой.

Несмотря на их самоотверженные усилия, начали исчезать коллеги, школьные и институтские друзья и знакомые. На глазах менялась демография любимого города.

Всё чаще в разговорах слышались новые слова: Италия, Остия, Вена, ОВИР, Чоп, баулы, ускоренные курсы английского, ХИАС, ДЖОИНТ, льняные простыни, часы «Командирские», матрёшки, фотоаппарат «Зоркий».

Анекдоты тоже приобрели ярко выраженный «отъездной характер».

Я был всё ещё далёк от не то, чтобы принятия решения, но и просто обсуждения возможности иммиграции.

Вдруг мой друг Рудольф сообщает о подаче документов на выезд. Ошарашенный, я лишь спросил, насколько это серьёзно. Тогда многие подавали документы. Так, на всякий случай. А потом меняли решение.

Когда Рудольф сказал, что готов на двадцать процентов, я и вовсе успокоился.

- Посмотрим, - сказал он.

Он был очень расчётлив, мой друг. И осторожен.

Я периодически интересовался, процент вяло рос. К началу марта он остановился на цифре семьдесят, потом восемьдесят и девяносто, что ещё давало шансы. Я даже не обратил внимания на его слова о том, что билеты на Израиль уже куплены. Опять, думаю, на всякий случай.

Процент оставался таким же, хотя были проданы машина и квартира.

«Неужели, на всякий случай ?» - думалось мне.

- А сколько всего процентов ? – поражённый догадкой, спросил я его. И провокационно подсказал:

- Девяносто?

Рудольф удивлённо посмотрел на меня.

- Девяносто – это прямой угол. У меня, как - никак, среднее образование, - ответил он.

Я так и не понял, был ли мой друг серьёзен или повторил известную шутку.

Рудольф никогда не был полностью уверен. Даже, стоя на подножке вагона поезда Минск-Брест, он не смог оценить свои шансы уехать выше того же «прямого угла».

- Посмотрим, - сдерживая слёзы, говорил он. – Всё может случиться.

Не случилось. Окопался на земле обетованой.

Эх, белой акации – цветы иммиграции.

Зачем и по какой причине уезжали наши соотечественники?

К родственникам, без которых они теперь жить не могли, и с которыми они раньше не виделись десятилетиями. И не сильно при этом скучали.

От коммунизма. В моё время таких было уже немного. Все уехали в первой или второй волне после многих лет отказа.

Ради детей. Хотя никто не знал, что их ждёт там. В Израиле, Германии, Канаде, Австралии, Америке. Ясно было одно – хуже не будет. Мы это знали из собственного опыта.

«За колбасой». Так презрительно говорили оставшиеся. Я думаю, таких уезжающих вообще не было. И никогда не могло бы быть, даже если бы в стране упразднили министерство мясо- молочной промышленности, а министра посадили. Евреи покупали бы колбасу и другие мясо-молочные продукты в валютных магазинах.

 Если ещё несколько лет назад фраза «а ты почему не узжаешь» звучала оскорбительно, то теперь в ней слышался вопрос и непонимание. А также некоторая доля зависти.

Я чувствовал, что отъезд неминуем. Работа надоела, хотелось чего-то нового. Круг друзей сузился по естественным, демографическим причинам. Призывной возраст у сына не закончился. Переспектива покорения Афганистана его и нас не прельщала.

Мне вдруг показалось, что «там», за бугром я смогу себя больше реализовать, не боясь потерять работу.

Я выучу язык, быть может освою другую, любимую специальность, приобрету новых друзей.

Моя мама будет получать необходимое лечение и уход, мы купим дом и машины, не будем стоять в очередях и сторониться пьяных рыл в общественном транспорте.

С нашими способностями мы откроем бизнес и будем производить что-то очень нужное. Которое сразу же станет дефицитом.

Или продавать товары, купленные на нашей бывшей родине, но которые ещё никто не догадался продавать.

В нашем доме будет два туалета и небольшой дворик. Там мы сможем встречаться с друзьями, жарить шашлыки и пить водку. Можно с пивом.           

А потом мы приедем в гости, встретимся с нашими друзьями и одноклассниками. И расскажем, как нам было нелегко. Но мы выстояли и тяжёлым трудом зарабатываем деньги. Они позволяют нам жить нормально. Мы начнём путешествовать, делать фотографии и посылать их в Союз. Я буду ироничен по отношению к себе. Никакого хвастовства, хотя это будет непросто сделать.

Меня будут просить сказать что-то по-английски. Я лишь снисходительно улыбнусь и скажу небрежно:

- Да ладно, дело не в языке. Хотя он тоже нужен.

К этому первому визиту на родину я готовился долго. Пять лет. Созванивался с друзьями, покупал гостинцы, тщательно составлял расписание встреч. Воображение рисовало картины встреч, пейзажи  близких душе мест, грохочущие ночные трамваи, жареные украинские семечки, задушевные беседы в уютной кухне.

И горячие пирожки с ливером. И пломбир на улице. И спортивная газета на скамеечке. И парк Горького – отрада детства. И собачка наша, предательски оставленная друзьям перед отъездом.

И всё это, к счастью, произошло. За исключением пирожков. Тоже к счастью.

Приближение родины я почувствовал, когда пересел на белорусскую авиалинию в Варшаве. Стюардессы перестали улыбаться, в самолёте запахло, как в сыром деревенском сарае, ногам не хватало места. Зато в салоне стало весело. Пассажиры звенели стаканами, часто ходили в туалет и пели про «Белавежскую пущу».

Но ничто не могло испортить мне настроения. Сердце дрогнуло, когда объявили о пересечении государственной границы «незалежной Беларуси». Прохожу контроль. В глазах – слёзы, в горле – комок, в груди – тревога.

  Опытный таможенник взглянул на меня и говорит напарнику.

- Посмотри на этого идиота. Люди мечтают свалить, а он сопли распустил.

Но, вернёмся в Чикаго 1994 года. Новая родина, новая жизнь Начало декабря. Ветер порывистый, западный и, конечно, весёлый. Плюс тринадцать.

- Ничего удивительного, - сказал я, обнаруживая хорошее знакомство с геграфией. – Город находится на широте Сочи.

На следующей неделе выпало пол-метра снега и температура опустилась до минус тринадцати.

- Ничего удивительного. - сказал я, - Мы – в центре материка, климат здесь резко континентальный.

     Белый снег.

     Ветер, ветер!

     На ногах не стоит человек.

     Ветер, ветер -

     На всем божьем свете!

Чикаго по праву носит славу “города ветров”. Я бы добавил “ и “непредсказуемой погоды”. Температура в течение дня легко может упасть или подняться на двадцать-тридцать градусов. По Фаренгейту, разумеется.  Лично я готов к любым неожиданностям. У меня в багажнике наготове два сезонных комплекта. Один, состоящий из зимней куртки, ушанки, и тёплых носков. Второй - из  панамы, шортов и сандалий. В салоне круглый год я вожу солнцезащитные очки, зонтик и щётку для чистки снега. На случай обезвоживания организма в жару на заднем сидении размещён аварийный запас воды. Кроме всего, на мне всегда тёплое бельё. 

То есть, следую житейскому совету:  “замёрзших видели, попревших – нет. 

Когда-то мы носили с собой калькулятор для перевода температуры из шкалы Фаренгейта в шкалу Цельсия. Это теперь нам уже не нужно от исходного числа отнимать 32 и умножать результат на 5/9. А тогда голова была забита пересчётами Фаренгейта в Цельсий, футов в метры и паундов в килограммы, но мы к этому в итоге приспособились. 

Ярды и фунты, пинты и кварты теперь отдают такой дремучестью, что невольно сравниваются с пудами, вершками,  локтями и горстями. Любопытно., что небольшие объёмы здесь измеряют в шатах, а большие площади в “футбольных полях”. Это американцам понятно и любимо. У нас количество жидкости, особенно вина, измеряли в вёдрах, пространства сравнивались с “Красной Площадью”, объём  производства с 1913 годом..

  В обозначении дат месяц здесь зачем-то пишется первым, число вторым. Несколько удивляет, что в часе по-прежнему шестьдесят минут, а в неделе семь дней. Хотя и здесь нас пытались дезориентировать с «ам» и «рм». Путанница же с «Saturday» и «Sunday» стала причиной многих курьёзных случаев, описанных у меня ранее. 

Раздумывая над этими различиями, я пришёл к мысли, что всех их можно объяснить тем, что на этом полушарии все ходят вверх ногами. По отношению к тому, естественно.

Если, конечно, верить популярной теории, что земля имеет форму шара. 

Недавно я наткнулся на «Путеводитель по жизни а США», пособие, выпущенное в помощь новым эмигрантам. Книга разделена на главы, где, как сказано в предисловии, в «краткой и доступной форме» советуется, что следует и что не следует делать в этой стране. Через эти этапы проходят все, проходили и мы.

Глава «Изучение языка». Следует заранее учить язык и не слеледует полагаться только на то, что ты «возьмёшь» его в общении.

Совет, надо сказать, правильный, но несколько запоздалый. Там, в пункте отправления, мы посещали вначале курсы иврита, затем английского и надеялись как раз на то, что возьмём его как раз в общении. Пункт назначения изменился, но отношение к языку осталось. Немного опасливое, слегка враждебное, но в то же время загадочное. В надежде, что неиспользованный природный талант и желание выжить в экстремальных условиях выручат.

Блок мог бы написать поэму о нашем изучении языка, Шиллер – трагедию, Мольер – комедию. И всё написанное имело бы успех.

Мой товарищ, проживший к тому времени в Америке полтора года, заявил, что английский для него как родной. Я не думаю, что это было так, но меня это обрадовало и успокоило.. У каждого, ведь, своё представление об уровне его языка. Зависит от степени оптимизма и уверенности. Я бы сказал, нахальства.

Одни боятся говорить, даже зная правила построения предложений и формы глаголов. Они прошли все шесть уровней английского и готовы идти на тойфил. Они грамотно пишут и читают американских классиков в подлиннике. В кругу семьи они даже поправляют дикторов телевидения. Сами же задумываются перед каждым словом, постоянно думают, как их “английский” выглядит со стороны и заранее строят в уме фразу. И пока эта фраза не будет построена, вы не услышите ни звука. Их собеседник уже теряет нить разговора и забывает, о чём они говорили, когда его визави радостно выпаливает всё предложение, пугая американца сложными временами и оборотами из словаря Шекспира.

Других, напротив, абсолютно не волнует что о них подумают. Их речь плавна, быстра и безграмотна. Они говорят громко и уверенно. Если их не понимают, они смотрят на слушателя, как на идиота. Затем они, как бы делая одолжение, произносят то же предложение медленно, разделяя слова и выделяя предлоги, что делает содержание ещё менее понятным.

У меня был хороший запас слов, но, видя по выражению лица собеседника, что меня не понимают, я тут же приводил неимоверное количество синонимов, чем вызывал законный вопрос, не являюсь ли я переводчиком. Или агентом КГВ.

 

Когда я в первый раз приехал в гости в страну исхода, семи- или восьмилетний ребёнок, сын родственников моей жены, глядя на меня в упор, неожиданно спросил:

- Что такое “poop”.

Я смутился.

- Он не знает английского, - презрительно заключил мальчик.- Это собачьи какашки.

Впоследствии оказалось, что кроме этого слова он ничего не знает, но эмигранта посрамить  ему удалось.

Уже много позже я рассказал моему другу, для которого английский столь быстро стал родным, о мальчике, проверявшем мой английский.

- Ты что не знал, что такое “poop”? - задумчиво спросил он. – Это же палуба корабля.

В то время он как раз усиленно «прорабатывал» Джека Лондона в оригинале и находился в самой гуще морских событий.

- Всё гораздо проще, - сказал я. – Это собачьи какашки.

Похоже, мой друг не слышал меня. Ошеломлённый, он стоял на палубе шхуны, когда Иогансен зычно выкрикивал слова команды, матросы выбирали и травили различные снасти, а ему, человеку сугубо сухопутному, все это, конечно, представлялось сплошной неразберихой.

- Что? – внезапно встрепенулся он и невпопад спросил:

- Откуда это на палубе собачьи какашки.

  Бывший борец-классик  Фима, брат моего хорошего знакомого, проживший уже в Америке два года, предлагал упрощённую версию английского.

- Меняй суффикс, и все поймут.

 И, глядя на меня нагловатыми глазами, проиллюстрировал:

- Революция будет революшн, оппозиция – оппозишн, экспедиция – экспедишн, поллюция – поллюшн. – Что может быть проще.

Я тогда ещё не знал, что означает поллюшн, и восторженно подхватывал:

- Амуниция - амунишн, нация – нэйшн.

 Фима одобрительно кивал дынеобразной головой с маленькими приплюснутыми ушами.

 -Станция - стэйшн, акация – я задумался.

- Акэйжн, - быстро нашёлся борец.

Я вдохновлённо продолжал:

- Облигация – облигэйшн, конституция – констипэйшн.

- Ты идиш знаешь? – вдруг спросил Фима и интимно наклонился ко мне. – Бейгел, Ханука гелт, мазл-тоф, мишуген...

- Американцы часто используют эти слова.

Я развёл руками.

- Шмак, - он презрительно посмотрел на меня.

Другой старожил учил моего одноклассника находить общее в звучании русских и английских слов.

- Socialism – социализм, season – сезон, reason – резон. Названия месяцев в году они вообще у нас позаимствовали, - вещал он.

В итоге одноклассник оскандалился на интервью c хозяином бизнеса, сказав:

- I will pretend working at your company.

Что в его понимании означало: «я буду претендовать на место в Вашей компании».

В переводе на рядовой английский это прозвучало как,  «Я буду притворяться, работая в Вашей компании».

Хозяин, не знавший этих этимологических тонкостей, сердито буркнул:

- I have enough pretenders. 

  

Со временем язык уже не так пугал, хотя понимание устной речи значительно отставало от понимания написанного. Мысль свою я выразить мог, но на понимание ответа уже не хватало сил.

Зайдя как-то в Currency Exchange, я увидел пожилого индуса, скромно стоящего возле очереди.

- Who is the last? – уверенно спросил я, дословно переведя эту популярную русскую фразу.

- No English, - испугался индус и быстро отошёл в сторону.

- То-то же, - удовлетворённо сказал я.

Все, наверное, заметили, что в кругу эмигрантов мы чувствуем себя значительно уверенней. И ты их понимаешь, и они – тебя. По меньшей мере, стараются понять.

Многие, рождённые  американцами, даже не стараются. Им лень.

Кроме всего, «нерождённые» мало используют сленг и говорят книжным языком, которым они овладели в учебных заведениях, а не дома или на улице.

 

На бесплатных курсах, посещаемых сотечественниками, я блистал. В американской же компании лишь усердно кивал головой и понятливо улыбался. Работало, но отчасти. Там же, на курсах один немолодой киевлянин нашёл свой вариант разговора. На почти любой вопрос американской училки он глубокомысленно отвечал “maybe”. То есть «может быть».

Вроде, он понимает вопрос, но раздумывает над лучшим вариантом ответа. Училка одобрительно кивала головой.  Так их диалоги и протекали. Пока она не спросила, женат ли он и есть ли у него дети.

После его традиционного ответа она, обычно очень доброжелательная женщина, взорвалась:

- What do you mean “maybe”?

Не понимают американцы русскую душу.

Неизвестно как попавший в нашу продвинутую группу, Влад вызывал нашу весёлую реакцию  неожиданным произношением жизненно важных слов.

Так слово “работа”(job) им постоянно произносилась, как “жоп”. При этом и он и преподаватель считали это “британским английским”. Адвоката он называл не лоером (lawer), а “лаером”(обманщик), что, в общем, часто соответствует действительности.

Другой студент произносил букву английского алфавита “W”, стоящую перед “R” как русскую «В». Как известно, в этом случае она не произносится. К примеру, он говорил: «Вронг», «Вринкл» или «Врист». Прошедшее время глагола “write”- «писать», вместо “wrote”, у него звучало как «врот». При этом наш штатный шутник под смех женской части аудитории неизменно спрашивал:

- Куда, куда?

Американский педагог при этом интуитивно краснела, хотя смысла , конечно, не улавливала.

Вы уже догадались, кто был этим шутником.

Тот же студент впоследствии рассказывал мне историю. Он получил незначительную клерковскую позицию в учебной организации, где и сам некогда постигал недра английского.

Его босс был недоволен тем, что автомат, продающий чипсы, печенье, кофе и другую мелочь постоянно ломался. Наша братия бросала туда всё, имеющее форму монеты, освобождая карманы от металлических кружочков, шайб и мелких одноцентовых монет “penny”.

- Напиши предупреждение, чтобы пенни не бросали в прорезь, - попросил его босс.

Предупреждение было написано и повешено:

Don’t put your penis in the slot

 

Перед отъездом в Америку я попал в больницу с воспалением лёгким. Страна гуманно продолжала заботиться о перебежчиках. Правда, помогла наша хорошая знакомая, зам. Главврача областной больницы..

На ночь я обкладывался словарями и учебниками английского, следуя известной методике овладения языком во сне. В моём, убогом понимании. Терпения хватало ровно на десять минут, после чего я засыпал со спокойной совестью человека, делающего всё возможное для облегчения процесса будущей адаптации.

Наутро медсестра объявила, что в палате кто-то во сне говорил не по-русски.

Тракторист из посёлка под Минском, подумав, предположил:

- Я своего козла к переэкзаменовке по немецкому готовил. Неделю шпрэхали по- чёрному.

Фарцовщик Джордж вспомнил своё недавнее общение с валютной проституткой.

Я принял отсутствующий вид.

В те времена повышенное внимание к изучению языка и компьютера наводило окружающих на размышления. А начальство – на подозрения. Поэтому я предпочитал помалкивать.

Особые проблемы в английском создавал и создаёт сленг, идиомы и выражения из известных фильмов и шоу.

Кто бы мог подумать, например, что “тянуть за ногу” – “pulling somebody’s leg” oзначает подшучивать??

У нас бы за такие шутки вырвали бы ноги.

   Откуда нам это знать. Мало успокаивает мысль, что им, то есть американцам, в Союзе было бы ещё труднее. Труднее то труднее, но кто туда поедет? Разве что по заданию ЦРУ.

На первый день рождения в Америке мне подарили красочное издание “100 американских идиом”, и я твёрдо решил:

“Буду учить и повторять идиомы. Пусть даже семнадцать раз. Пока не пойму, что:

 “Out of blue”.- не означает “ держаться подальше от гомосексуалистов”.

“Flip the bird” не переводится как - “выбрасывать птицу”.И не является эквивалентом нашего “птичку жалко”.

 А “Don’t put all your eggs in one basket” совсем не имеет интимного подтекста.

Почему именно семнадцать раз нужно повторять незнакомые выражения, объясню позже.

Произношение числительного 30 является проблемой для всех, не приехавших сюда в детском возрасте. Вы можете услышать  “сорты” и “торты”, “сори” и “тори”, “сёрти” и “сёрди”.

Несмотря на знание, как нужно произносить это слово, наш язык упорно не желает следовать правилам транскрипции.

У меня не было проблем с техническим языком. Но сленг повергал меня в отчаяние.Я понял, что мой путь – это понимание разговорного языка. Тогда я буду выглядеть «своим» и на работе, и в магазине, и на вечеринке. Я смотрел культовые фильмы с рейтингом R и NC-17, конспектируя эмоциональные диалоги подростков и гангстеров, приобрёл объёмную книжку “American slang” и  терпеливо ждал своего часа.

Книга поражала разнообразием коннотаций и точностью денотаций.

Я понял, что в основе сленга лежит весьма распространённоё в фильмах  ругательство, начинающееся с буквы “f”. В зависимости от используемых после него наречий оно имеет множество значений. Зная правильное употребление оборотов “f... up”, “f... over”, “f... off”, “f... around”, “f... out”, можно участвовать в любой интеллектуальной беседе.

На работе, в магазине и на вечеринке. Этот слово коротко, как выстрел из Смит и Вессона, хотя не имеет такого сильной денотации, как его русский перевод. На моей первой серьёзной работе  руководитель проекта использовал его перед каждым словом. Будь то существительное, глагол или прилагательное. В частной беседе и на деловых совещаниях. Я с завистью прислушивался к мелодии его речи и терпеливо изучал сленг.

Наконец, я решил,что пора «расчехлять оружие».

Моё первое выступление было встречено с изумлением, второе –с интересом. После третьего ко мне подошёл руководитель проекта и попросил пока использовать нормативную лексику. До особого распоряжения. И смотреть мультфильмы. После паузы он добавил:

- Для детей.

- Fuck yourself – негромко произнёс я ему вслед.

Уже давно работая, я, помню, решил попросить у секретарши лист бумаги. В голове вертелось «piece of paper”, “sheet of paper”

В итоге я попросил... “peice of shit”.  

Особый страх вызывали разговоры по телефону. Одно дело, когда тебе пытаются продать (читай “всучить”) что-то. Тогда они должны тебя понять, это их проблема. Обычно продавец быстро теряет терпение, постоянно слыша:

-       Excuse me или say again, please.

Реже такую великолепную фразу как:

-       I don’t understand what you are talking about.

Эта фраза оттачивалась часами и произносилась быстро и непринуждённо.В качестве ответа на любое предложение.

Если же продавец, невзирая на все трудности, всё же продолжал усиливать давление и нахваливать продукцию, мы быстро закачивали разговор заученной фразой:

-   Not interested, - и облегчённо клали трубку.

Если же звонок был важен, мы трубку не поднимали и ждали, пока оставят сообщение.

Затем вся семья с карандашом и бумагой собиралась возле телефона, многократно прослушивала сообщение и записывала нужную информацию.

Обычно, пяти – шести раз хватало, чтобы понять имя звонившего. После трёх-четырёх дополнительных попыток, мы расшифровывали номер его телефона. Позже прогресс пришёл на помощь, в продаже появились телефонные определители номера. Хотя, к тому времени нам они уже не понадобились.

Восемнадцать лет назад мы привезли в Америку наших детей. И что интересно. Они не учили язык ни там, ни здесь, но телефонные сообщения понимали с первой попытки.

Похоже, это к ним относилось напутствие, что английский лучше “берётся” в общении.

Тогда в среде недавно приехавших стремительно распространялись нужные советы.

Например, Употребление английских слов в повседневной речи улучшает язык.

В результате, наши беседы стали пестреть такими уродливыми фразами, как:

-       Каждый фрайдэй мы ходим в аут. Берём дрынки и стэйки.

-       А мы ходим на муви. А дрынкнуть стараемся бефор.

Или:

-       Юзаная машина – это гарбич, может скруапнуть весь вакэйшн.

Или:

-    Она - лаковая. Каждый раз вижу её или на брэнд- нью машине или с новым бойфрендом.

Что примечательно, беседы на таком тарабарском языке велись и ведутся повседневно. На русском радио считается хорошим тоном, когда сэйлсмэн рассказывает о новых дилах именно таким способом.

И это звучит дискастинг.

Или другой совет.

Новое слово запоминается лишь после того, как будет повторено в разных комбинациях семнадцать раз.

 Откуда взялась это число, не знает никто. Одно время я даже пытался считать, но быстро запутался и оставил эту идею.

Что интересно, дрынки расслабиться не помогают. Скорее, наоборот. Пропадает концентрация, усвоенные сленговые слова забываются, уступая место их сильной русской денотации. Беседу это, правда, не портит.

В то весёлое время я интенсивно покупал словари, учебники и пособия, надеясь, что закон диалектики о переходе количества в качество когда-нибудь сработает.

 В любимой сказке моего детства чёрная курица помогла Алёше овладеть знаниями моментально, не прикладывая для этого никаких усилий. Единственным условием было владение конопляным зёрнышком и хранение тайны о подземном королевстве. Так и мне казалось, что когда-нибудь проснусь и начну всё понимать. Только надо найти это зёрнышко. И язык этой страны станет для меня родным и понятным.

Волшебная курица, как вы понимаете, не появилась. Но время сделало её работу. Восемнадцать лет спустя мы ведём себя свободно и непринуждённо. Говорим быстро и уверенно. Даже после дрынков.

Особенно, в русскоязычных компаниях.

Глава «Покупка машины» или “Это – Америка”. Помощь русскоговорящего продавца в приобретении первой машины неоценима. Без машины жизнь в Америке усложняется.

Иногда она усложняется и с приобретением машины. Но, об этом позже.

В Союзе пределом мечтаний советского служащего был белый Мерседес и комплект спортивной одежды “Адидас”.

В “Адидасе” здесь мексиканцы косят траву, Мерседес по-прежнему остаётся смелой мечтой.

Новый, конечно.

Первую машину мы купили особенную. Престижную “Audi” перламутро-бежевого цвета, с люком на крыше, пятью мощными цилиндрами под капотом, двух-скоростным кондиционером, указателем температуры внутри и снаружи и одуряющим ванильным запахом в салоне. Жена моего друга назвала его почему – то “индейским”.

Кроме того супер-автомобиль был снабжён управляемой из салона антенной-телескопом, обладающей, по словам продавца, неоспоримым преимуществом перед обычной. Каким именно, он не уточнил.

На светящемся, с изумрудными стрелками спидометре было более ста тысяч миль. Русскоязычный дилер успокоил меня, пообещав ещё столько же без проблем. Кузов без единого ржавого пятнышка меня покорил. Сработал советский опыт определения качества автомобиля по его внешнему виду и сопротивляемости коррозии.

Люк не всегда открывался, а если открывался, то не закрывался. Продавец вежливо посоветовал лучше держать его закрытым. На предмет непредвиденных осадков.

Ему очень хотелось продать эту машину.

-     А кондиционер работает? – спросил я.

-        Кондиционер работает бесшумно и надёжно, - спокойно ответил он.

Кондиционер, действительно, был бесшумен. Но, как раз потому, что не работал. Дилера это  не смутило.

     - Ну потратите ещё сто - сто пятьдесят баксов на ремонт, но Вы же ездите на “Audi”. Европа! – Он поднял указательный палец с золотым перстнем и зажмурился. То ли от не по- зимнему яркого солнца, то ли просто не мог смотреть мне в глаза.

Впоследствии оказалось, что ремонт кондиционера обойдётся в две с половиной тысячи. Машину мы купили за три.

Пришлось приоткрыть окна. Сквозняк вернул меня к воспоминаниям о родных “Жигулях”. Там тоже кондиционер не шумел. Его не было. 

Дальше – интереснее.

Вскоре антенна потеряла неоспоримое преимущество. Лишь элегантный хромированный набалдашник, утопленный в перламутровом крыле, напоминал о её существовании. Дверные ручки заклинило, масляный насос оставлял жирные пятна в местах парковки, один из пяти цилиндров периодически отдыхал. Но и это меня не расстраивало.

Я привык ездить на четырёх.

Зато кузов продолжал радовать свежестью краски, а термометр – бесперебойной работой. Индейский запах не выветривался.

На машине мы ездили по очереди. Мы с женой на учёбу, в гости и недорогие, я бы сказал, дешёвые магазины, о которых нам рассказывали старожилы. В полной уверенности, что ленивые и несообразительные американцы и духом не ведают, где можно купить куриные ножки по девятнадцать центов, а галлон водки стоит девять долларов. Прав был народный юморист Задорнов, называя американцев тупыми. К общей радости совковой аудитории.

О том, почему в этих магазинах так дёшево, думать нам не хотелось.

После наших занятий мы спешили домой. Сын, в ожидании томившийся на улице, по-ковбойски прыгал в машину и скакал в колледж.

И не только в колледж, как показали дальнейшие события. Однажды вечером, испросив родительское “добро”, ребёнок поехал в бар с друзьями. И, возможно, с подругами. Не пешком же им идти. Конкретно.

Глубокой ночью меня разбудило осторожное прикосновение нашего студента.

-                Папа, мама, - стараясь нас не напугать, зашептал отпрыск. – Наша машина – ворованая. Она в полиции.

Даже спросонья меня это сообщение не напугало.

Первая мысль была: “Что, не могли получше украсть?”. Потом, чувство облегчения.

“Теперь ни бесшумного кондиционера, ни ленивого цилиндра и ни антенны, которой я уже давно не видел в выдвинутом состоянии. Кузов только жалко.

Впоследствии выяснилось, что кроме машины в полицию попал и водитель, которым, как понимаете, оказался наш сын.

Когда-то наша “Audi”, действительно была украдена, затем найдена, но в полицейской компъютерной системе по-прежнему числилась пропавшей. Нам пришлось заплатить немалые для нас деньги за вызволение из полицейского плена невинно оболганного немецкого друга.

Необычная ситуация вызвала массу разговоров. Знакомые были уверены, что на этом мы “поднимем” большие деньги. Это - Америка. Здесь права потребителя соблюдаются неукоснительно. Нам советовали обратиться к врачу с жалобой на нервное потрясение. Я спешно знакомился с симптомами инфаркта, у жены начались головные боли, сына замучала аллергия.

Нам советовали судить и полицию и дилерскую одновременно. Делились невероятными случаями, вошедшими в историю американских судебных исков. Мы поняли, в какую сказочную страну мы попали.

-                Деньги здесь делаются из воздуха, это - Америка - убеждал сосед по рентованной квартире. – Только надо знать, к какому адвокату обратиться.

   Он хитро подмигнул и дал мне визитку своего брата, начинающего адвоката. 

  Адвокат начал знакомиться с делом. Обещал компенсацию. Для возбуждения дела понадобился первый взнос. Меня это насторожило.

- Нужно сначала вложить, а потом уже получать. Закон любого бизнеса. Это – Америка. – пояснил брательник.

- А потом? – спросил я. – Потом  мы будем получать?

Новоиспеченный адвокат пожал плечами.

- Не исключено.

Пока мы раздумывали над первым взносом, пришёл счёт на второй.

В смятении я попросил совета у институтского товарища. Боря тогда уже жил в Америке почти двадцать лет и был для меня экспертом по американскому бытию.

Выслушав всю историю, он рассмеялся.

-       Крэйзи. Ты с кем судиться надумал? С дилерской? С полицией? Да их адвокаты - волки, схавают этого твоего “брательника” вместе с тобой. Лайк зэт … - он щёлкнул пальцами.

-       Забудь о деньгах, - продолжал он, -  нервном потрясении и сказках об Америке. Занеси потери в графу “Дебит”.

-       А что занести в графу “Кредит”? - расстроился я.

-       В кредит занеси экспириенс. Опыт не купишь ни за какие деньги. Это - Америка!

Я не унимался:

- А как же случаи, когда когда-то кто-то судил Макдоналдс или Кока-Колу и получил кучу денег.

Боря опять засмеялся:

-       Когда-то кто-то выиграл лотерею тоже. Come on! Не будь идиотом.

К слову, в том же году меня угораздило попасть в другую историю. В известном магазине “Mehards” на меня упала небольшая металлическая вывеска. Слегка рассекла кожу на носу, но его достоинства отнюдь не уменьшила. Перепуганные продавцы во главе с менеджером уложили меня на носилки, остановили кровотечение, померяли давление, дали обезболивающее и заставили детально описать всё случившееся. При этом все они как-то странно смотрели на меня. В глазах у менеджера стояли слёзы, как мне показалось, сочувствия.

После всех процедур, длившихся около часа, они отпустили меня, несколько раз, поинтересовавшись, могу ли я ехать сам или отвезти меня домой. После этого не проходило дня, чтобы они мне не звонили. Брали дополнительные данные, беспокоились о здоровье и сообщали состояние кейса.

Мне всё это так надоело, что я был готов просить о закрытии дела.

Боря опять обозвал меня идиотом:

- Люди специально стоят под вывесками в надежде, что они на них упадут. Это – Америка.- учил он меня.

Потом звонки стали реже, царапина затянулась, и я стал забывать “вывесочную” историю. Неожиданно из штаб-квартиры “Menards” пришло письмо. В письме наряду с привычными извинениями сообщалось, что менеджер, допустивший небрежность, уволен.

“Хорошо, что не расстрелян” – подумал я.

В письмо был вложен чек на покрытие лечения и компенсацию ущерба. Мы тут же решили поменять нашего европейского ветерана на новенькую Короллу.

Эта непонятная странная Америка.

Глава «Поиски работы”.  Работа - это основное, на что нужно обратить внимание вновь приехавшим.

Мудрая мысль. Ну обратили. Дальше что?

Благодаря нашей первой машине я получил первую работу. В то время я был бы рад любому источнику заработка. Кто-то предложил мне развозить на собственной машине бесплатные газеты. Помню, как меня радовали двадцать пять долларов, полученных за три часа езды. Жара тогда стояла ужасная, Сто – сто пять грададусов с влажностью. Мало не покажется

 Кондиционер не шумел по известной причине, все окна были опущены до предела. Мне нужно было сделать сорок – сорок пять остановок у офисов, пиццерий и специальных металлических стендов, где эти газеты и хранились.

Последние остановки я делал в полу-обморочном состоянии. Нечёткие очертания одного и того же миража дрожали в раскалённом воздухе.

 “Льющаяся из душа прохладная вода и запотевшая бутылка пива”.

Расчёт за работу происходил сразу. И сразу же покупались миражное пиво, лёгкие закуски и цветы жене. Приходилось немного добавлять из личного фонда, но я так гордился этими первыми заработанными мятыми долларами.

В Союзе популярнейшей фразой в кругу думающих об отъезде или готовящихся к нему было:

“В эмиграции каждый должен съесть свою порцию дерьма”.

Мне так и представлялись тогда эмиграционные будни. Все сидят за огромным столом и обедают. А на столе - сами понимаете что.

Восемнадцать лет назад пьяный, неуверенный и безразличный, я спускался по трапу ирланского самолёта

Себя я считал уже недостаточно молодым, чтобы продолжать учиться, делать карьеру и вращаться в кругах миллионеров. То есть, оставалось доживать. Получать от государства пособие и футстэмпы, искать подработки на кэш, бесплатно учиться английскому. Другими словами, влиться в дружные ряды бывших соотечественников, нынешних вэлферщиков и медикейтщиков.

Интересно, что наш сын, не желая нас обижать, до сих пор продолжает называть своих немолодеющих родителей “взрослыми”, что каждый раз заставляет меня выпрямиться и улыбнуться.

Тогда, повинуясь общему  порыву и моде, я пошёл на курсы. Снова в школу. Сначала - язык, затем - компьютер.

 Все студенты уже рассылали резюме. Скептически улыбаясь, я тоже сел сочинять свою историю, вспоминать былые успехи и прошлые заслуги, невероятные достижения и важные изобретения. О неудачах, естественно, постарался забыть. Также были забыты активное участие в общественной жизни и примерное поведение в быту.

Вообще, составление резюме требует незаурядных писательских способностей. Неплохо обладать хорошей фантазией и известной долей авантюрзима. Ты можешь манипулировать  своим образованием и производственный опытом, почти не боясь быть уличенным в обмане. Главное, не перестараться. Тогда это будет называться "overqualified".  На хopoшую позицию на основании одного резюме, тем более с советским прошлым, всё равно не вызовут, зато теперь появляется риск вообще быть прокинутым. Другими словами, компания не может себе позволить нанимать на низкую позицию высокообразованного человека с невероятными достижениями в прошлом. Именно поэтому сообразительные научные работники превращались в автослесарей, а начальники отделов - в техников по обслуживанию холодильных установок.

Другие продолжали искать работу по своей прежней профессии, не желая ни на шаг отступать от своей советской должности. И продолжают искать, если не поумнели.

Мы приехали в хорошее время, "Chicago Tribune" была полна объявлений, Клинтон уверенно крутил штурвал экономики, правда, иногда отвлекаясь на оральный флирт со стажёркой Белого Дома.

 У компаний появился интерес к моей скромной персоне. Меня начали вызывать на интервью. Я понял, что кому-то могу быть полезен. Кроме своей семьи, разумеется.

За восемнадцать лет в Америке, по моим подсчётам, я переменил десять мест работы. Для сравнения, в Союзе я отзвонил двадцать пять на одном месте. К сожалению, там, где я хотел бы работать здесь, не хотели меня.

Резюме, Chicago Tribune, секция о приёме на работу, факсы, телефонные сообщения, волнения, привезенный двубортный костюм, хайвэи, волнения, интервью, ожидания, волнения, разочарования, пиво с драниками как лекарство от разочарований, библиотека, снова  “Classified” секция, снова факсы, снова интервью и снова волнения.

Может это и есть та порция дерьма, о которой нам говорили.

Говорят, аппетит приходит во время еды. Не в смысле, конечно, упомянутой выше  порции.

Если раньше я был готов ехать на интервью в любую компанию и претендовать на любую позицию, то теперь начал выбирать.  Чтобы не так далеко, чтобы позиция хорошо называлась, чтобы условия, страховка, отпуск… Словом, всё, что называется столь красиво -  “бенефиты”.

 Рассказывали об успехах отдельных личностей и новорожденных бизнесов. Старались показать, что их успехи радуют. Дружно завидовали тем, кто попадал на государственную работу. Там были небольшие зарплаты, зато “шикарные бенефиты” и работа “не бей лежачего”.

То есть то, от чего уехали. Кто может нас понять? 

Порой работодателя не устраивала моя работа, иногда она не устраивала меня. Но реже.

Мама успокаивала просто и гениально

-       Как будет, так и хорошо.

Или :

-       Была бы шея, хомут найдётся.

Но я уже понял, нельзя останавливаться, если не хочешь быть неудачником. Лузеров а Америке не любят.

По странному совпадению каждая моя новая работа сопровождалась покупкой новой машины. Точнее, “другой” машины. На новую мы пока не тянули.

Со временем пиво и драники стали появляться на столе всё реже. Перестали меняться “другие” машины. Появились новые. Всё говорило о стабилизации положения в обществе.

Наконец, я попал на столь желаемую государственную работу. Благоустройство улиц, парков и стоянок, усовершенствование водопроводов и канализации. Весь спектр муниципального строительства.

Служба удовлетворяла всем параметрам государственной работы. Недалеко от дома, хорошие бенефиты и маленькая зарплата.

Одна небольшая деталь. Я понятия не имел в том, что должен был делать. Мне, конечно, приходилось видеть на улицах топографов с чудными инструментами и рейками. Свежий воздух в любое время года, умеренные физические нагрузки и спецодежда в виде жилетов безопасности – это то, что, в моём понимании, характеризовало эту работу.

Блеснув литературным стилем и выдумкой, я составил впечатляющее резюме. Неожиданно был вызван на интервью.Почитав соответствующую литературу, я пришёл на тест.

Теория теперь меня не пугала. Практика в экзамен не входила. На интервью я вёл себя раскованно, много и удачно шутил, чем чрезвычайно расположил к себе членов комиссии. Услышав вопрос, я лаконично отвечал и мягко перехватывал инициативу. Интересовался их методами работы, вспоминал смешные случаи из эмигрантской жизни и иронизировал  по поводу своего акцента. Члены комиссии, индус, филиппинец и латино-американка доброжелательно смеялись и кивали головами. Мой акцент не помешал им меня прекрасно понимать. Сами были в этой шкуре.

 Впоследствии, оказалось, именно это определило моё преимущество перед остальными претендентами. Расчёт был точен.

Ещё одно доказательство того, насколько важна качественная презентация.

Структура государственных организаций в Америке напоминает горкомовскую разнарядку.

Помните. Столько-то процентов коренного населения, потом столько-то некоренного - членов партии, затем некоренные беспартийные . Если до ста процентов не хватает, допускают евреев.

Здесь же политкорректности, толерантности и диверсификации следуют с безумной тщательностью.

Наш отдел многонационален и разноязычен. В том углу говорят по-филлипински, а в этом по-русски. Директор – чернокожая, зам. – иранец, начальник моего департмента – индус, соседнего – непалец.

А может, это как раз и есть та разнарядка, которая позводяет нашему заведению, штату и всей стране считаться демократическими институтами.

Здесь я быстро вспомнил стиль моей двадцатипятилетней работы в Союзе. «Они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что мы работаем». И при этом получаем зарплату.

  В Союзе говорили “зряплату”. Похоже, о нас.

Я научился медленно ходить, не торопиться выполнять задания и поменьше мозолить глаза боссу. Сейчас, правда ситуация изменилась к худшему. Вся страна стремится преодолеть финансовый кризис. И я тоже. По меньшей мере, стараюсь показать свои усилия.

Менеджмент, мёртвой хваткой вцепившийся в свои позиции и мечтающий их сохранить до пенсии, звереет, усиливая давление на низшие звенья.

И в чём же теперь, спрашивается, радость государственной работы?

  Тут, кстати, я наконец понял достоинства работы низшего звена. Пока на совещаниях работники высших звеньев рвут пасть друг другу в надежде заслужить расположение руководства, я полностью отключён и расслаблен. С интересом наблюдаю за их поведением, изучаю характеры. Кто знает, быть может они станут прототипами моих невымышленных и вымышленных героев.

Индусы - в руководящей головке нашего большого отдела. Мягкий характерный акцент, визгливый голос, плавная жестикуляция, знакомая по индийским фильмам детства, миролюбивость и старательность – их типовые черты.

Они патологически скупы, причём этого не скрывают. Даже гордятся тем, что удалось постричься за пять долларов или пообедать в какой-то благотворительной столовой за три доллара.

При этом их зарплата превышает сто тысяч в год, а их дети уже выучились на врачей и адвокатов. Они тихие интриганы и терпеть не могут, если кто-то зарабатывает больше или работает меньше. Генетический комплекс бедных народов.

Филиппинцы, представители такой же небогатой нации, пытаются вести себя благородней, хотя при случае готовы “приделать ноги” тому, что плохо лежит. Тут уже они близки  нам.

Русские или, точнее русскоязычные, крайне ревниво относятся к успехам соплеменников.

Это уже работает известная формула социализма. “Пусть лучше нам обоим будет плохо, чем кому-то лучше, чем мне”.

Подозрительность и зависть по отношению к бывшим соотечественникам в сочетании с самомнением и уверенностью, что нас недооценили,  не делают нам чести.

Отчасти, я думаю, тут тоже работают гены, как советские, так и еврейские.

Мы фальшиво сочувствуем и внутренне радуемся неудачам других. Что произошло с нами, соотечественники? Каким вражеским вирусом нас заразили?

Мы привычно повторяем кем-то сказанную фразу “ люди в иммиграции не меняются, они проявляют скрытые доселе качества”, думая, что к нам это отношения не имеет.

В таком окружении выгодно смотрятся немногословные и старательные корейцы, японцы и китайцы. Причём, они как раз и выглядят лучше потому, что говорят меньше.

Мы же, в основном, стараемся быть на виду, участвовать, дискутировать, причём подвергая сомнению всё, поражать эрудицией, удивлять знаниями и, вообще, хотим производить яркое впечатление. 

Чернокожих на работу в государственные компании берут охотно. Тут они котируются выше, чем у нас на родине представители партийного коренного населения. Хотя, куда уже выше.

Афро-американцы любят шутить, ярко одеваться, кушать жареные куриные крылышки и запивать  их “Кока-Колой”. Работать они любят меньше.

Природа наградила их лучших женщин необыкновенно сексуальной фигурой с оттопыренной попкой. Остальные 90% могут сниматься в ролике “ Почему вредно есть гамбургеры”.

По тому, сколько места я уделил работе, очевидно, что статус безработного, даже получающего пособие, не может радовать. Наш менталитет, отполированный советским образом жизни, предполагает обязанность трудиться, уважать старших и уступать место в трамвае беременным женщинам. Поэтому работаем мы на совесть и не только потому, что боимся потерять место.

А когда теряем работу, то чувствуем себя ненужным обшеству и начинаем тосковать. В основном, по палке работодателя. Я проверил на себе это удивительное состояние. Работая, мечтал о свободе. Потеряв работу, страстно желал побыстрее найти другую.   

           

Глава «Общение”.  Не поднимайте ничего на улице и не воруйте в магазинах.

Как будто, в Союзе мы только этим и занимались.

Хотя, моя убогая мечта – это тайная надежда найти большую сумму денег. Где-то на улице, в укромном месте, в скромном пластиковом пакете. Эти деньги были выброшены гангстерами, наркодилерами, мафиози, как показывают в американских триллерах.

О том, что дальше происходит с этими счастливчиками,  вспоминать как-то не хочется.

Мне также грезился богатый  индивидуум, по рассеянности обронивший кошелёк, выходя, предположим, из Порша.

Вспоминаете мечту молодого Саши Корейко о вишнёвом кожаном бумажнике?

Это мне потом уже стало ясно, что если я не потеряю, никто не потеряет.

Для нас, чаще всего, чувствующими себя маргиналами, коренное население олицетворяет какой-то собирательный образ.

Для меня, в частности, в стране исхода, это был грубоватый и пьяноватый братка-белорус.  Раз в месяц он ездит в деревню,  чтобы привезти оттуда натуральные продукты и заодно навестить родню. Он получил высшее образование, женился на девушке с параллельного курса, вступил в партию по разнарядке комсомола и небезоснавательно ждёт повышения по службе.

В Америке – это редко здоровающийся, но постоянно извиняющийся субьект.

Насколько я понял, американская культура, в отличии от русской, не придаёт большого внимания словам приветствия или прощания.

Бывших “советских” это раздражает необыкновенно. Мы помним, чему нас учили в детстве.

“Здрасьте” – было первым словом нашего культурного словаря.

Много лет назад мои родители вспоминали, как выходя из магазина “Безпродавца”, они увидели моего бывшего окончательно спившегося одноклассника. Валерка удобно устроился на тротуаре, положив лохматую голову на ступеньку магазина. Женщины брезгливо обходили его беспомощное тело, мужчины солидарно вздыхали.

Увидев родителей одноклассника, Валерка с трудом приподнял голову, устремил на них мутный взгляд, поздоровался и снова уснул.

После этого у родителей осталось мнение о нём, как о весьма культурном человеке.

Наконец, я сообразил, что здесь, в Америке, детей учат в певую очередь извиняться и благодарить.

Кто может сказать, что важнее?

Первые полтора года жизни в Америке у нас прошли в рентованной квартире на улице с

индейским  названием «Ваштенау».

Соседями были иммигранты из разных стран, преимущественно из Союза. Общение с ними ничем не отличалось от общения с соседями на родине.

Напротив жила семья из Минска. Марина, еврейская девушка, в конце семидесятых вышла замуж за афганского офицера, учившегося в Белорусской Военной Академии. Ему приглянулась скромная девушка с полной грудью и трёх-комнатной квартирой в центре Минска. Её привлекала его форма, необузданный темперамент  и возможность свалить за границу. И, хотя Афганистан не был в авангарде развитых стран, Махмуд обещал ей королевскую жизнь. Он принадлежал к какому-то знатному пуштунскому племени, и, возможно, так бы и произошло, если бы не война, захлестнувшая его страну.

Теперь уже доблестный военный побоялся вернуться к своему знатному племени. Добрая Америка дала приют и ему и его семье, как пострадавшим от советской агрессии.

Махмуд посещал всевозможные образовательные курсы, увлечённо играл в футбол с другими афганцами, но на работу устраиваться не спешил.

Мы обменивались визитами, он с удовольствием пил «Смирновскую» и сообщал результаты последних матчей. Марина пошла работать в парикмахерскую и жаловалась на безынициативность мужа. О королевской жизни она больше не мечтала.

Как-то, когда нас не было дома, с заднего двора в квартиру проникли грабители и унесли наш новый телевизор, видеоамагнитофон и кофеварку. К вечеру явился безразличный полицейский, записал наши имена и модель телевизора.

- Шансы найти есть? – спросил я.

Полицейский пожал плечами.

- Только, если я увижу кого-то на улице, бегущего с телевизором такой-же модели.

Я сделал вид, что шутка мне понравилась. 

Позже я узнал, что выносить телевизор ворам помогал Махмуд.

- Я думал, вы переезжаете, - хлопая бархатными ресницами , оправдывался он.

«Ладно, футболист», подумал я. «Один ноль в твою пользу».

Похоже, Марина совсем не разделяла любви мужа к футболу. Темперамент перестал радовать, прежде всего, по причине его спортивных перегрузок. Махмуд упорно предпочитал общение с соотечественниками поиску работу.

В семье назревал конфликт. И меня не удивило, когда я увидел её, садившуюся в такси, с двумя большими чемоданами и ребёнком на руках. Тот печально посмотрел на меня персидскими, унаследованными от отца глазами.

- Как же ты видел её и не остановил, - сокрушался Махмуд, вернувшийся с финальной игры.

Ответ последовал быстро.

- Я думал, вы переезжаете…

Мстительность – не самое моё лучшее качество.

 «1:1. Счёт сравнялся» - удовлетворённо подумал я.

Уже много позже общение с америкацами начало вытеснять общение с бывшими соотечественниками.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                

От типичного американца пахнет стиральной жидкостью “Тайд”, ему нравятся американские сорта пива, американские виды спорта. В обсуждении результатов футбольных матчей наравне с мужчинами принимают участие женщины. Они ездят на американских машинах, несмотря на непрекращающиеся поломки. В длинные выходные семьи отправляются на них в другие штаты навестить друзей и родственников. В короткие уезжают из дома, поселяются в гостинице на другом конце города и отключают мобильный телефон. Новая обстановка помогает расслабиться..

Отпуск в Европе считается непатриотичным, а в Мексике – слишком дорогим. В дешёвом лесном коттедже – is OK. Там же, в местном баре просаживается экономия на отдыхе в Мексике. Кроме того на такую же сумму приобретаются безвкусные безделушки, сувениры и футболки, напоминающие о месте пребывания.

Вообще, трата денег американцами – это отдельный разговор.

Покупая билет на хоккей за пятьдесят баксов, они оставляют оставляют сто пятьдесят в барах спортивного центра. К тому же за руль сесть они уже не могут, поэтому такси остаётся единственным способом добраться домой.

Процесс покупки является видом развлечений. По статистике американская семья тратит на него половину свободного времени. Шкафы забиты барахлом, холодильники – продуктами, гаражи – инструментами.

Я уже давно убедился, что порой купить что-то срочно нужное проще, чем найти это дома.

Зато много позже, неожиданно обнаруженные и вышедшие из моды вещи, с гордостью сдаются в благотворительные организации типа “Salvation Army”

Повальное использование кредитных карточек и вообще всяких видов кредита позволяет верить в стабильность семейного бюджета. А, если кредитоспособность опускается ниже нуля, мы объявляем себя банкротом.

Люди уверены, что “тюрьма и сума” не грозит никому.  Чем не рай?

Отношения полов - ангельские. “Honey” и “sweetheart.” – типичное обращение супругов. Более молодые называют друг друга “Ваbе” или “Baby”.

Фразы:  “ I love you – I love you too” – завершает любой разговор между членами семьи.

Если же я пытаюсь общаться таким образом с женой, то она видит в этих словах скорее иронию и ёрничание.

Наша культура в лучшем случае предполагает использование слов “Ёжик” и Пупсик”. И то, в критических ситуациях.

И вот, прошло более двух лет, пока я, наконец, решился закончить эту повесть.

Уже близится двадцатилетний юбилей с момента нашей исторической высадки на земле Линкольна. Мы стареем (мой сын, не желая обижать нас, говорит «взрослеем»).

Пора задуматься о времени,  когда государство примет на себя функции заботы о нас.

Придётся, конечно, умерить свои расходы. Конечно, лишиться привычного комфорта. Конечно, скромнее питаться, перейти на дешёвые коньяки и ограничить себя в поездках на другие континенты.

Когда-то в Союзе мой сослуживец Рома Бурштейн, готовящийся к пенсии, решил проверить себя на выживаемость.

Он перешёл на скромное питание. Обойдя продовольственные магазины и проанализировав ценники, он составил для себя типовое меню.

Теперь его обед состоял из молочного супа с макаронами на первое и просто макарон на второе. Десерт из крепкого чая с булочкой завершал этот триумф желудка. Завтрак и ужин по питательности и разнообразию не сильно отличались от обеда.

Рома не уехал «за колбасой», хотя мог. Он предпочёл верность родине и макаронную диету.

Я не знаю, как сложилась его судьба, но кто-то рссказывал, что недавно видел его в очереди за пайками в минской синагоге.

То есть, дожил до обещанного коммунизма.

Не думаю, что мы будем в Америке жить при таком «коммунизме». Хотя, никто не знает что в голове у «Белого Дома». Вернее, у головы Белого Дома.

Но не буду о грустном и далёком.

Первые годы в иммиграции я постоянно задавал себе вопрос, правильно ли мы поступили, уехав сами, привезя сомневающихся и несогласных, бросив страну на произвол судьбы и мафии.

Нужно ли было менять сложившуюся жизнь, оставлять друзей, связи, приватизированные квартиры и гаражи, пахнующие родиной подъезды и лифты, гуманное общество, и, вообще, нашу передовую систему социализма.

И тогда, почти два десятилетия спустя я понял, что самый правильный ответ на это могут дать люди, бывшие категорически настроенными против отъезда.

Мой знакомый, когда-то силой увёзший своего двадцатидвухлетнего сына, был потрясён, когда тот через пять лет после приезда стал перед ним на колени и сказал:

-       Спасибо, что ты меня сюда привёз.

И теперь мы благодарим Америку каждое утро и пьём виски за эту страну в Thanksgiving Day.  

Конечно, не всё мне нравится и здесь. Однажды я попробовал составить список того, что мне  нравится здесь и что не нравится. И вот, что получилось.

Мне нравится, что в общественном месте никто на меня не обращает внимания, как бы просто я не был одет.

Но мне не нравится, что всем “до лампочки”, когда я появляюсь на улице в новой куртке и шикарных джинсах.

Мне нравится  наслаждаться безопасностью, гуляя по своему району после полуночи.

Но мне не нравятся звуки сирен, разрывающих ночную тишину.

Мне нравится, что я могу позволить себе купить всё, что пожелаю. Надо лишь достать кредитную карточку.

Но мне не нравится, когда раз в месяц приходится расчитываться за непродуманно сделанные покупки.

Мне нравится, когда в далёкой Ямайке я слышу русскую речь.

Но мне не нравится, когда её слишком много.

Мне нравится, что здесь всегда есть выбор.

Но мне не нравится, когда он неограничен.

Поистине не угодишь советскому человеку.

И последнее. Мы любим Америку. Как любят родных и дорогих людей. Со всеми их достоинствами и недостатками.

И искренне надеемся на взаимность.