ТЫ ЗНАЕШЬ, ЗА ЧТО Я НЕ ЛЮБЛЮ АМЕРИКУ.

Лапша свалился, как снег на голову. Последнее время он редко звонил. Говорить особо было не о чём. Общие знакомые, слава богу, были живы. Жаловаться на жизнь не хотелось, я уже давно понял: "рая нет", везде свои проблемы. Только решаются они по-разному. У них, за границей, всё зависит о них самих, у нас, в основном, от других.

Лапшов приезжал пару раз, жаловался на свой плохой английский, невезение в поисках хорошей работы, пробки на дорогах, цены на медицинское обслуживание. Он и раньше любил поныть по любому поводу. Но я его люблю, со всеми недостатками.

Каждый раз, во время приезда ему хочется поехать за город, остановиться в хвойном "ничейном" лесняке, помочиться на полузгнивший пенек, подфутболить нахально выпирающий из -под земли мухомор, выпить из горла сначала не закусывая, а затем закусив копченым венгерский салом с чёрным ржаным хлебом.

Вот это - его ностальгия. Я его не разубеждаю. Думаю, он уже и сам давно понял, что это тоска не по родине, а по молодости.

В этот раз я даже не стал звать его в ресторан, мы поехали на девятнадцатый километр московского шоссе, где неподалеку перестраивалась наша дача.

Я, улыбаясь, глядел, как жадно он вдыхает сырой воздух, напитанный запахами мха, грибов и разлагающейся древесины.

- Ты знаешь, за что я не люблю Америку?, - без предисловий начал Лапшов.

Чувствовалось, у него наболело.

Я знал, вопросов задавать не нужно. Он хочет выговориться. Я лишь улыбнулся, приглашая его к монологу. Многое, конечно, будет известно, поэтому мне пришлось запастись терпением.

- Я только в шестьдесят семь могу выйти на пенсию, - саркастически усмехнулся он.- Америка любит работающих. И тогда мне придется экономить на покупках, чтобы поехать в Мексику или заправляться качественным бензином.

Я имел смутное представление об отдыхе в Мексике. В моём понимании это было местом, напоминащим профилакторий на озере Нарочь, куда мне удалось свозить семью прошлым летом.

Бензином же, как качественным, так и некачественным последний раз я заправлялся приблизительно в то же время.

Я сочувственно улыбнулся. Трудности американских пенсионеров стали близки моему сердцу.

- Тебе, когда на пенсию? - вдруг встрепенулся мой друг.

- Ушел, два года назад. Но я подрабатываю, - поспешил я его заверить. - Так что, хватает даже на базар.

- Там дороже? - рассеяно спросил он.

- Дешевле, - ответил я.

Лапшов уже меня не слушал, горюя о своём безрадостном будущем.

Мы выпили. Хрустнули огурцами домашнего соления.

- В Америке таких огурцов нет. И хлеба такого не купишь.

Пожевали венгерское прогорклое сало. Помолчали.

- Ты помнишь, как мы по "петрушкам" бегали? Я такИх снимал на вечерах в институте. А в Америке молодые и красивые ищут миллионеров, - повышая голос, горестно закончил он.

Лапша разошелся с женой много лет назад. Он нашел её там, в эмиграции, милую девушку из России. Помог ей получить легальный статус, после чего она ушла к тому, к кому уходят молодые и красивые.

- Я никогда не принимал лекарств здесь, не считая анальгина. По утрам, - он улыбнулся, по- видимому, предаваясь приятным воспоминаниям.-  А в Америке у меня были две операции, и я принимаю кучу лекарств. Недешевые. На чью-то материальную поддержку рассчитывать не могу. Я - один. - Голос его дрогнул.

 - С женой проще выжить. Ты не работаешь, она тебя содержит, её уволили – ты - кормилец.

Его, конечно, не интересовало, как мы выживаем. Даже, работая.

Я вспомнил, как несколько лет назад мне удалили желчный пузырь. Тогда проданного пианино хватило как раз на то, чтобы материально поддержать хирурга и двух медсестер. Я с ужасом думал о том времени, когда возможно вновь придется обратиться к бесплатной медицине.

- За что мне любить эту Америку? Сам посуди. Банку выплачиваю за дом и буду платить ещё лет двадцать - продолжал ворчать мой опьяневший гост, с трудом цепляя маринованый грибок. - Ты, ведь, не платишь за свою приватизированную квартиру.

- Не плачу, - почему-то обрадовался я, вспоминая свою трехкомнатную квартиру в микрорайоне Восток, где каждому ребенку досталось по отдельной комнате, а мы с женой прекрасно устроились в огромной, хотя и проходной комнате.

- Никто на тебя не обращает внимания....- Голос Лапшова дрогнул.

- То есть? - удивился я. - А как же государство? Программы помощи, вэлфер.

- Я не об этом, - разозлился мой друг. - Купишь классную шмотку, в дорогом магазине. Наденешь, настроение хорошее. Пойдешь куда - то, никто не заметит. Одно слово: человек человеку - волк.

Тут нужно сделать небольшое отступление.

 Конец шестидесятых было временем, когда "крутая" молодежь внимательно прислушивалась к "крикам моды" с дикого Запада.

"Фирма" , приобретенная из посылок и в валютных магазинах, купленная на «толчках», стала желанным приобретением для определенной части молодежи.

Лапша, просивший называть его " Нудл", в честь героя популярного американского фильма, был "маяком" американизированного поколения.

Он, в числе первых, стал носить клешеные брюки, короткую стрижку американского морпеха с пробором посредине и солнцезащитные очки каплевидной формы, придававшими лицу плачущее выражение. Местная тусовка считала его крутым.

Иногда у него появлялись "грины", запрещенные доллары, за которые знакомый бармен в "Юбилейке" продавал виски "Белая Лошадь".

Одно время я и другие прогрессивно настроенные пытали сь тянуться за лидером, но быстро сошли с дистанции.

Стипендия заканчивалась раньше, чем появлялась новая мода.

Лапшуха всеми фибрами души рвался в Америку, не понимая, что там он не будет американизированным плэйбоем. А будет одним из пестрой иммигрантской толпы, причем, не самым работящим и успешным.

Мой гость перепрыгивал с одной темы на другую, хуля принявшую его страну, не переставая меня удивлять своим неприятием Америки, в которой он уже жил более двадцати лет. Американцев, на которых раньше "молился", он теперь презрительно называл "америкосами и пиндосами", уподобляясь местным патриотам, злобно поносящим американский образ жизни. Таким образом он мстил стране, не сделавшей его процветающим бездельником.

Лет пятнадцать назад я побывал у него в гостях, привезя назад чудесные воспоминания и кучу барахла.

Солнечная Калифорния, сверкающая водная гладь, гористые пейзажи словно специально были созданы для контраста с нашим безликим бытием.

"И что ему неймется?" - не мог понять я тогда. " Я бы, не задумываясь, обменял с ним свою приватизированную квартиру вместе с гаражом за чертой города на угол в неблагополучном районе Сан-Франциско.

Голос Нудла вернул меня в звенящий, шелестящий, стрекочущий, напоенный свежими запахами белорусский лес.

- Утром по телевизору - убийства, пожары, авиакатастрофы, предупреждения... Толи дело, здесь. Мультики, легкая музыка, рассказы о пионерах и пионерках.

Он по детски улыбнулся.

- Друг мой, ты отстал от жизни. У нас давно уже тоже самое. Только, без предупреждения.

Лапша дико взглянул в мою сторону. В его глазах отразилось пламя пионерских костров. Горн сыграл побудку.

"Ну и память", - ошеломленно подумал я.

- Ты бы посмотрел на их мультфильмы по телику. Картуны по- английски. – он сплюнул.

- Здесь, я помню, красивая Алёнушка, братец Иванушка, зайчики, белочки, мишки добрые. А там. Рожи у персонажей такие – на Халувин испугаться можно.

Я не стал его разубеждать, хотя рожи такие вижу каждый день. Не только на Халувин.

Нудл не успокаивался.

- Всю жизнь я считал, что американское – лучшее в мире.

- А сейчас? – удивился я.

- А сейчас? У нас самые дорогие вещи - из Италии, Франции, Японии и других слаборазвитых стран Европы.

Лапшов всегда был слаб в географии. По институту ходил анекдот, что на зачёте по политэкономии он назвал Индонезию американским штатом, где в резервации живут индусы.

- Всё поменялось, – тихим голосом продолжал мой друг. - Раньше я ловил «Голос Америки» и «Немецкую Волну», а теперь слушаю «Эхо Москвы» и радио «Звезда». 

Он ни о чём не спрашивал, наивно полагая, что время здесь остановилось с его отъездом. Детвора толпилась у автоматов с газированной водой, те же "петрушки" цокали каблучками по асфальту, пацаны обменивались пластами Рэя Чарльза и Луи Армстронга.

Вернее, не так. Ему хотелось полагать и не хотелось расставаться с тем временем.

Я ему не мешал, играя в ту же игру, иногда аккуратно напоминая имена, даты и события.

- Неловким стал каким-то, хожу осторожно, заболеть боюсь. Что за страна?

- Ты в своё водительское удостоверение погляди, сколько лет тебе - не выдержал я.- При чём тут Америка?

Впервые Лапшов внимательно посмотрел на меня.

- Чего ты её защищаешь? Хочешь туда?

- Сейчас уже поздно говорить об этом. Да и раньше не решился бы. А ты бы вернулся сюда? Государственное лечение, приватизированная квартира, " человек - человеку друг", был бы уже на пенсии, питался бы с базара, шмотками бы хвастался, в телевизоре красивая Алёнушка...

Лапшов задумчиво оторвал язычок новой бутылки, налил полстакана и выпил залпом. Можно было предположить, что он накануне принятия жизненного решения.

- «Эхо Москвы», отдых на Нарочи, соленые огурчики, "петрушек" наснимаешь на свои "грины", ни одного "пиндоса" - не унимался я.

Он попросил гродненскую "Приму", глубоко затянулся, истерично закашлялся.

Отдышавшись, Лапшов, всё ещё хрипя и вытирая слезы, попросил:

- Можешь меня перед отъездом... на старую квартиру свозить?